НЕНАВИЖУ...

[kiss-irina]

Происшествия » Криминал



14:51 | «Известия»



Пропили малыша всей деревней



«Известия» продолжают выяснять, почему в России убивают детей. В понедельник мы рассказывали про Полину Малькову из Красноярска. Во вторник речь пойдет о Ване Волкове. Пишем мы об этом потому, что из единичных случаев уже складывается страшное явление.



Думали — сбежал, паршивец



Раньше деревню Лычково в области знали потому, что здесь стоит единственный в стране памятник детям, погибшим во время Великой Отечественной. А теперь знают — потому что тут убили 5-летнего Ваню.



Деревня не искала мальчика целые сутки. Даже родители не хватились. Переполох поднял участковый. 2 апреля, обходя Лычково, он заметил, что возле дома Волковых не играет с собаками, как обычно, маленький Иван. Вошел в дом. Там спали взрослые. Ребенка нигде не было. Поговорил с соседями. Те ничего вразумительного сказать не смогли. Наведался к заведующей садиком, куда Ваня ходил от случая к случаю. Там узнал, что мальчика в последний раз видели вечером в воскресенье — почти сутки назад. Но никто (!) не бросился на поиски.

Участковый поднял весь поселок. Охотники прочесывали лес, а милиционеры искали Ваню у знакомых и в заброшенных домах. Думали — сбежал, паршивец, и щенка прихватил. Готовились дать ему трепку.



Но в среду Ваню нашли в деревенской канаве. Он лежал третьи сутки — рядом с убитым щенком, которого взял погулять. Эксперты говорят, что по характеру ран можно догадаться: ребенок пытался увернуться, а его били по затылку и по темени, чем-то острым рассекли лоб и висок. От семи несильных ударов Ванька упал, его оглушили восьмым и столкнули в канаву с водой. Метр шириной, полметра глубиной — как раз чтоб утопить 5-летнего мальчугана. Когда его нашли, то увидели в зажатых кулачках обрывки травы. Он пытался выбраться, подтянул ноги к животу, но захлебнулся.



Канава, в которой нашли Ваню, — посреди деревни. Но в тот день деревня праздновала Вербное воскресенье. Праздновала так, как отмечает любое воскресенье в году. И криков ребенка никто не слышал. А потом в канаву просто не додумались заглянуть.



Ванька всем хотел помочь…



В Лычкове удивлялись: как это у непутевой Светки, которая когда-то отсидела 5 лет за кражу, растет такой славный парнишка.



— Иван всегда был чистенький, одет добротно, — говорят продавщицы в местном магазине, — совсем безобидный, тихий. Только говорил плохо. С собаками возился, очень их любил. А его в деревне любили, он хотел всем помогать. И Светка… Ванька у нее третий был, поздний. Она ему все самое лучшее покупала. Пусть маленько совсем — зато качественное.



Но говорят и другое: Светка сама сына и прибила! Она вроде как часто поколачивала мальца. Могла и зашибить ненароком.



— А чужим его за что убивать? — судачат в Лычкове.



Тех, кто грешит на Ванину мать, немного.



— Да чтоб у них языки поотсыхали! — и Волкова топает ногой на тех, кто обвиняет ее. Потом всхлипывает: — Ванечка мой.



Я вхожу в комнату Вани и столбенею: в доме Волковых такая нищета, что это и домом не назовешь, а эта комната оклеена детскими обоями — веселенькими, голубыми, с ежиками. На спинке дивана в рядок сидят Ваньки игрушки — плюшевые утята, зайцы и мишки. И старенькие, потрепанные детские книжки лежат горкой на стуле «Тараканище», «Мойдодыр», «Кто сказал мяу?».



Света вдруг зажмуривается:



— Это он убил, он, он, он! — она стучит кулаками по столу, и слезы брызжут из глаз. — Это Карлик… Он Ванечку задирал, бил его…



Если с Карликом милиция не разберется, мы уж тут сами



— Их «попами» все кличут, — говорит мне 12-летний пацан и называет фамилию. Этого семейства боится вся полуторатысячная деревня. Насколько силен этот страх, я поняла практически сразу же. Как только я пыталась заговорить с местными о Вовке-Карлике или о Ване, взрослые испуганно шарахались и вместо ответа кричали: «Вы что, хотите, чтоб мне дом сожгли?! Или чего похуже сотворили?!»



Мы не будем называть фамилию в интересах следствия, в милиции их и так хорошо знают. Карлик — младший из отпрысков этой многодетной семьи. Он задирал и бил не только Ваню Волкова. Доставалось всем детям в Лычкове, кто младше или слабее Карлика. Даже девочек не щадил. Стонут и старики, к которым Карлик забирается домой, отнимает продукты и деньги. Может и ударить — сил справиться с ним у пожилых людей нет, потому что Карлик он — только по кличке, а так — здоровая 11-летняя мразь.



Больше всего боятся в Лычкове те, у кого есть маленькие собаки и кошки. Карлику ничего не стоит подойти и переломить хребет щенку. Спокойно сломать лапу маленькому котенку. Или поджечь шерсть. Или привязать камень и утопить. Кстати, в доме у «попов», за разбитыми стеклами и перекошенными стенами, все время жалобно кричит щенок. Даже думать не хочется, почему он кричит.



Недавно Карлик учинил погром на местном кладбище. Порушил кресты, повырывал цветы на могилах. И что? А ничего.



— Ну, попеняли ему, ай-ай, как тебе не стыдно, — вздыхает пожилая женщина, — а потом пошли кресты заново ставить.



Этого малолетку защищает закон. Еще три года, пока не достигнет возраста уголовной ответственности, он может спокойно развлекаться в Лычкове.



— Нам даже представить страшно, что он за эти три года еще учинит! — качают головами соседи.



А кроме того, твердят соседи, семья «попов» — многодетная, и за это ей от властей — большое уважение.



— Я и пожаловаться на них не могу! — всхлипывает женщина. — Как же, у меня-то один всего, а они — многодетные! Так мой-то хоть и один — зато нормальный, работает…



— Но вы-то сами можете Карлика хотя бы побить разок? — спрашиваю наконец у стонущих жителей Лычкова. — Вас же много!



— А что мы сделаем? — разводят руками люди. — Ему раз замечание сделаешь — он брату пожалуется, дом нам подожгут.



Карлика давно бы приструнили своими силами, кабы не клан «попов». Почему их боятся — загадка. Обычная деревенская нищета. Дети целыми днями попрошайничают у магазина. Старший из братьев, правда, сидел 5 лет за грабеж. За убийство сидел, говорят, отец.



В милиции не исключают, что 11-летний живодер с кошек и собак мог переключиться на ребенка. Карлика видели последним, с кем уходил от дома Ваня. И как только мальчик пропал — «попы», говорят, затихли. Карлика не видно и не слышно. Нам с ним и его семьей переговорить не удалось — они все сейчас не вылезают с допросов в милиции.



Но теперь «дозрела» и деревня. Может быть, Ваня отдал жизнь за то, чтобы чаша терпения местного народца вдруг переполнилась. Здесь говорят: если с Карликом милиция не разберется, мы уж тут сами.



Вместо эпилога



Все, что произошло в последнее время с детьми в Красноярске и Новгороде, никак не укладывается в голове. До чего мы дошли, если маленький мальчик своей смертью разбудил целую деревню, если просить прощения у девочки пришла чуть ли не половина почти миллионного Красноярска? Даже звери не бросают своих детей на произвол судьбы, оберегая их от опасностей взрослого мира. В Красноярске проходят мимо плачущего ребенка, которого кроет матом какой-то мужик, — сто свидетелей уже набралось в прокуратуре. В Лычкове днями не замечают пропажи мальчишки.



Красноярск, Лычково… Мы подробно рассказали и о той, и о другой страшной трагедии. Мы делаем это не для того, чтобы смаковать подробности или пугать читателей. А чтобы страна очнулась и начала защищать права самых слабых из нас.



Один милиционер в Новгородской области, размышляя о гибели Вани, заметил: «Да не нужен был никому, вот и прибили». Я содрогнулась, но потом подумала: может, он и прав… Ваня оказался не нужен ни матери, ни отцу, ни односельчанам, ни детсаду… Что уж там говорить о попечительских советах и милиции, которые должны были сделать все, чтобы Ваня не лежал в канаве в Вербное воскресенье. Мы не знаем, кто убил его, но неужели только его смерть может остановить (если остановит) людей, терроризирующих целую деревню?

И если и дальше воспринимать то, что случилось в последнее время в разных концах нашей страны, как случайность; если не замечать, сколько их, не обихоженных детей, то скоро гибель человека, не дожившего и до 10, станет для нас нормой.



ДОБАВЛЮ ТОЛЬКО ОДНО: УБИЙСТВО СТАЛО НОРМОЙ.